Angry Owl
– Во-о-у! А ну пошел!
Откуда-то выскочил псевдопес и с рыком кинулся на кровососа, чьи щупальца уже примерились к Русовой шее. Они прокатились по сырой траве, вскочили, покружили, и кровосос попятился, осаждаемый рыком и приближающимися криками. На поляну выскочил Юрка с хворостиной наперевес и с разбегу хлестанул ею охреневшего от такой наглости урода по поджарой заднице.
– А ну пшел, я сказал, в другом месте иди жратву ищи! Это наше!
Кровосос заорал и ощерился, но тут же снова попятился от напора Васьки и опять замахнувшегося Юрки, который, для верности, еще и ногой топнул, сник и обиженно поплелся куда-то в заросли, оборачиваясь и воркоча.
– Вот же ж дебил, кочерыжку тебе в одно место, – Юрка присел перед Русом и принялся кромсать ножом оплетшие его тонкие острые нити, подергал их, шипя и невнятно ругаясь, чертыхнулся, вытащил из ружья патрон, отломал капсюль, рассыпал порох, поджег, снова резанул, снова рассыпал и поджег. – Придурок! – в сердцах он залепил Русу оплеуху, отыскал и принялся разламывать второй патрон.
От запаха горящего пороха свербело в носу. Одежда превратилась лохмотья. Все тело горело так, будто бы он на солнцепеке поспал. Справившись с последней прядью, Юрка ухватил Гуся за шиворот и оттащил от уже зашевелившегося растения. Снова чертыхнувшись, сорвал испорченные перчатки и швырнул их в заросли, где их тут же поглотили взвившиеся тонкие стебли. Рус увидел, что руки у Юрки точно лезвием изрезаны, живого места не видно, сплошные кровавые потеки. Подбежал Васька, заскулил и принялся их лизать и вилять хвостом. Вздохнув, Юрка оттолкнул пса, снова выругался, стряхнул кровь, достал ПДА и зажал кнопку:
– Сань, нашел я этого обормота. Его Голый в «патлы Вероники» загнал. Подходи сюда, как только сможешь. А ты лежи и не дергайся, – повернулся он к Русу, начавшему было отдирать от бедра особенно досаждавший ему клок «пакли», – эта дрянь в шкуру впивается похлеще репейника, можно вместе с мясом отодрать. Сейчас Санька придет, разберется. Я бы и сам, но видишь, что ты натворил, – с этими словами он уселся и положил израненные руки на колени, позволяя крови спокойно капать на землю.
– Почему не перевяжешься?
– Потому, что эта хрень еще и токсин выпускает, который крови не дает сворачиваться. Примерно, как в слюне кровососа. Пускай немножко стечет.
– Жжет.
– Придется потерпеть. Саня быстро придет. Он знает, что, если я зову, значит мне действительно нужна его помощь.
– А что за «патлы Вероники»? Я раньше никогда про такую аномалию не слышал. Про «ржавые волосы» знаю, про «жгучий пух» тоже, но от них только ожоги бывают, в них невозможно так быстро запутаться.
– Это мы ее так назвали, «волосы Вероники», есть в небе такое созвездие. Красиво же звучит? А вообще, это довольно редкая аномалия – мы такое больше нигде не встречали. Здесь их всего три куста таких растет, в этом овраге. И в один из них тебе посчастливилось вляпаться. И как ты с таким везением раньше нигде не угробился? Изумительно.
– А что ты еще можешь про эту аномалию рассказать? – зуд и жжение усиливались, и Русу было нужно на что-то отвлечься, хотя бы на рассказ о чуть не сожравшем его кусте-мутанте.
– Как ты уже понял, кустик плотоядный – он расстилает свои тонкие стебельки ковром и ждет жертву. Как только птичка, или зверюшка, или человечек-раззява на них наступает, его мгновенно опутывает и начинает переваривать при помощи попадающего в кровь токсина. Уже через неделю от тушки весом примерно сто килограммов остаются одни косточки и тряпочки. Голый планировал твоей кровушки испить, пока ты живой, а все остальное кусту оставить – безотходное, так сказать, производство. Умный, зараза, – Юрка усмехнулся, словно кровосос приходился ему давним приятелем, эдаким бывшим одноклассником-троечником, ставшим успешным аферистом, хоть и осуждаемым, но по-своему достойным восхищения. – Единственное, чего не любит это растение, так это высокие температуры. Подойдет огонь, или кипяток, что угодно, лишь бы его ошпарить. Я об этом сразу запамятовал – давненько сюда не забредал. Спасибо, что напомнил. Мы как-то давно с Санькой над этими кустами поиздевались знатно, и лопатой их рубили, и всякое под них сыпали. Один бензином полили и подожгли – сгорел, а через месяц опять вырос. Представляешь, какие у него корни?
– Можно я вырву этот клок? Даже если с мясом, насрать. У меня такое чувство, что оно шевелится во мне.
– Отставить панику. Оно отростками не размножается. Хотел по-английски уйти, да еще и любимое Санино ружье спер – вот тебе и расплата. Так ты даже пошел ни в том направлении, олух.
– Я хотел твое дерево найти, убедиться.
– Ну и как, убедился?
– Да.
– И что теперь, будешь всем об этом рассказывать, или придешь по осени урожай собирать? А давай я тебе прямо сейчас клок этой волосни в глотку затолкаю и избавлю от всех проблем?
– За что?
– За твое любопытство, граничащее с сумасбродством. Все бы вам вынюхивать, где бы урвать на халяву, да языками трепать.
– Да не буду я никому об этом рассказывать. Клянусь. Прежде чем ты меня удавишь этой дрянью, хочу сказать, что оно очень красивое. И пусть у тебя и с другими деревьями тоже получится. Наверно, мы и правда ценим лишь сиюминутное, не думая о том, что будет завтра.
– Ты смотри, как запел. Да кому ты нужен? Мараться еще об тебя.
– А почему ты зовешь этого кровососа Голым? Ты что, его уже видел?
– Угу. Причем не раз. При каждой встрече меряемся, у кого щупальца длинней – он меня напугать пытается, а я его. Такой забавный, как обезьянка. О, а вот и наше спасение прибыло.
Первым делом Саня бросился к Юрке, посмотрел на его руки и на хмуром лице отразилась боль, как будто его самого порезали, а потом залепил Русу оплеуху, чему тот нисколечко не удивился, отметив лишь, что у Сани удар тяжелей, чем у брата. Быстро оценив ситуацию, Сашка наломал сушняка, развел костер и принялся освобождать Гуся от там и сям врезавшихся клочьев «волос Вероники», прижигая их тлеющей головней, как пиявок, и аккуратно распутывая, предварительно обмотав руку поверх перчатки куском ткани, оторванной от плаща. Порезов на теле Руса было хоть и много, но все они были неглубокими – хорошо, что вовремя хватило ума перестать рыпаться, и все самое страшное досталось одежде.
– Жалко, – попытался разрядить обстановку Саша, – такая крепкая рубаха была. Сейчас такие уже не шьют.
– Рубаха? – хохотнул Юрка, успевший к тому времени скрыть свои увечья под слоем бинтов. – Ему чуть хер не отрезало. Твоя любимая рубаха – это последнее, о чем он сейчас думает.
Тут уж не выдержал и рассмеялся сам Рус, пребывавший до этого в состоянии спекшегося овоща:
– А ведь действительно, если бы не твоя рубаха… я тебе такую же найду, Сань, извини за ружье…
– Ладно. Хорошо, что все хорошо закончилось. Я так понимаю, что клиент опять в ноль? Юр, ты как, идти сможешь?
– Смогу конечно. И похуже бывало.
– Ну тогда пошли.
Отметя все доводы, что он тоже сам сможет, Саша взвалил Руса себе на закорки и зашагал вверх по склону.
– Извини, а можно по пути еще раз взглянуть на то дерево? Хочу знать, оно мне точно не привиделось…
Получив от Юрки утвердительный кивок, он пошел в направлении деревни и вскоре они были на месте. С грушей, разумеется, ничего не случилось: как шелестела себе зеленой листвой на ветру, так и продолжила шелестеть. Рус стоял между братьями, держась за их плечи, и не видел ничего, кроме колыхания листьев, вспоминая слова часто звучавшей по радио на «Скадовске» песни:
Мертвые земли хотят расцвести,
Погасшие звезды – засиять…
Вот только, как выяснилось, панихида не по этой планете, и не по этой земле. Для этого изуродованного участка суши еще не все потеряно. Вопреки всем утверждениям и прогнозам, она сама научилась создавать для себя лекарства, но не способна сама их принимать – нужно лишь немного ей помочь, и она расцветет, покроется новой зеленью, а в ней закипит новая жизнь, не уродливая, а настоящая. Раз уж эта парочка научилась жить с ней в относительном мире, то и остальные смогут, нужно только показать им пример, и он в деле. Думал и еще о чем-то хорошем и даже, кажется, что-то произносил вслух, пока земля и небо не поменялось местами…
– А я тебе говорил, что рано или поздно получится…
– Я знаю, Санек…
Гагарин, я вас любила, ой-на-на-на…
Гагарин, я вас любила…
У Юрки, оказывается, красивый голос. Вот только репертуар оставляет желать лучшего. А он все перебирает свою коллекцию старья да выводит какие-то обрывки песен без начала, конца и особого смысла. На примусе неспешно закипает чайник.
– И, все-таки, до чего занимательная штука. Для мира за Периметром здешние методы лечения на грани фантастики: переломы у этой залетной птицы срослись за восемь дней, а тяжелую интоксикацию ядом местного растения удалось побороть всего за сутки. Не удивительно, что сильные мира сего готовы платить бешеные деньги за то добро, которое здесь буквально вываливается из-под ног…
– Не утрируй. Если бы все было так просто, у нас бы тут уже давно сады цвели. Ты прекрасно знаешь, из чего порой образуется то, что вываливается из-под ног.
– Единственный минус, – как ни в чем не бывало продолжает Юра, добавляя в чай сгущённое молоко, – ускорение обмена веществ. Проще говоря, организм начинает расходовать ресурсы с бешеной скоростью, артефакты не могут все это восполнять и, если не питаться как следует, можно легко заработать истощение. Видимо, потому сталкеры в большинстве своем и выглядят как гончие, хоть и жрут при этом как кони. Русик, это тебя, между прочим, касается. Если не будешь есть, придется поступить с тобой как с теми пернатыми, которых приносят в жертву высокой кулинарии: посадить в ящик и заливать пищу через трубку, непосредственно в желудок, пока у тебя глаза на лоб не полезут. Так что не стесняйся, возьми еще печенье, тем более, что оно куплено на твои деньги. Дорога дальняя.
– Да я не стесняюсь. Только, ты сам только что сказал про дорогу, а с полным пузом идти тяжело.
– Когда назад планируешь?
– Точно сказать не могу. Как только, так сразу, но я не подведу, только дела доделаю. Обещаю.
– Обещать – не значит жениться, – глубокомысленно изрек Саша и налил себе еще чаю.
А вот они свое обещание выполнили: Рус брел, едва поднимая ноги, боясь споткнуться, пока его дергали в разные стороны и кружили на месте; порой его приподнимали и несли, передавая друг другу, как мешок, а потом снова ставили на ноги; под конец его толкнули, повалив на землю, и приказали считать до десяти.
– Я понял.
– Захочешь найти, найдешь.
Досчитав, он снял повязку с глаз и обнаружил, что находится рядом со Сгоревшим хутором. Впереди виднелся «Скадовск».
– Как говорится, добро пожаловать на борт нашего болотного ледокола. О, да это ж Гусь! С возвращением, покойничек. Как оно?
– Привет, Борода, я пустой сегодня. Нальешь в долг?
– На днях Ливси заходил. Сказал, что принес твой хабар, мол ты пока не в состоянии сам дойти, ранен, все дела, вот ты его и прислал. Часть вырученной суммы он у меня потратил, а часть просил тебе передать, когда вернешься. Так что получи и распишись. У меня своих не обманывают.
– Спасибо. А что ты можешь про них сказать? Я про Ливси и его брата.
– Брата? – Борода хмыкнул, протер стакан и налил, что просили. – Так они тебе сказали, и ты поверил? Сразу видно, новое поколение, ни черта не интересующееся, что здесь было до них.
– Что ты имеешь ввиду? – Гусь отставил пустую тару и ухватил с тарелки кусок колбасы.
– А то, что никакие они не братья. Быть может, и побратались как-то, черт их поймет этих бывших сектантов.
– Сектантов?
– Слыхал что-нибудь про группировку «Монолит»? Как говорится, дела минувших дней, преданья старины глубокой… Вижу, что толком ни черта не слыхал, иначе бы сам все давно понял…
Под рассказ Бороды незаметно ушел второй стакан, а за ним и третий.
– … а вот эти двое с тех пор живут в каких-то ебенях, да сюда захаживают изредка, самое необходимое прикупить. В основном, Ливси приходит. А вот его так называемого брата я даже в рожу толком не помню, хотя память на лица у меня отменная. Он здесь был от силы раз или два, и все больше в тени прятался. Урод?
– Нет, не урод.
– Что ж, одной байкой меньше…
Вояки, как всегда, смеялись и издевались, толкались, подкалывали, зная, что ни хрена он им не сделает, ноги будет целовать, если прикажут…
– Так, а в коробке что?
– Торт.
– День рождения у кого-то, что ли? Отвечай, дятел.
– Угу.
– Что «угу»? Морду не вороти.
– Очень просили, – Рус вжал голову в плечи, чувствуя, как между лопатками водят дулом автомата. Здесь, конечно же, расстреливать не станут. Отведут метров на сто от блокпоста, а там уже, как нарушителя…
– За пронос еще косарь.
– Хорошо…
Чувствуя себя полнейшим идиотом, Гусь миновал буферную зону и ступил в Зону настоящую. Позади остались прожекторы и вышки, а с ними и прежняя жизнь, глупая и бессмысленная. Дома ему сказали, что он урод и жалкая, ничтожная личность. Впрочем, ничего нового. Только на этот раз он заставил сказать ему это ртом, а не водить вокруг да около… Впереди была пугающая неизвестность, но ему, почему-то было совсем не страшно…
И все же отыскал, но двери были заперты. Помня, что Юра перед уходом активирует какие-то известные лишь им ловушки, Рус не стал искать другой вход, и ждать тоже не стал. Он взял направление и вскоре вышел к тем, кто был ему нужен.
Сашка сидит под деревом и что-то пишет в тетради, а рядом Васька валяет по земле полусгрызенную грушу – Гусь и не знал, что псы такое едят. Впрочем, откуда? Не было раньше в Зоне никаких фруктов. До этой осени.
Он помахал издали, и его заметили – пес оставил грушу и рванул к нему, Сашка торопливо спрятал свою тетрадь, а Юрка махнул в ответ, прижимая другой рукой полную корзину.
– Я тут… только помялось… ронял пару раз…
– А я тебе что говорил, Сань, желания сбываются.
– Это я тебе говорил.
– Русик, ты на совсем?
– Как получится…
Всем спасибо за внимание. Ваша Злая Сова
