Ксёндз (часть 4)

Для тех, кто здесь впервые, предупреждаю, а для тех, кто нет, напоминаю:

18+!

Присутствуют ненормативная лексика, насилие, курение и алкоголь.

Тем, кого все устраивает, приятного чтения.

Когда затих последний отголосок выстрела, шум бушующей грозы показался какой-то райской музыкой. Перед глазами плясали белые «зайчики», будто бы он слишком долго посмотрел на сварку.

Химера издыхала, уронив окровавленную голову наемнику на плечо. Ее срывающиеся, булькающие вздохи были похожи на всхлипывания. Своими выстрелами Килька напрочь разворотил ей левый бок, перемолотив шкуру, ребра и легкие в неоднородную кровавую массу, которая, слабо пузырясь, стекала на пыльный бетон. Вскоре она навсегда затихла.

Длинные руки Ксендза были раскинуты в стороны, будто его распяли. Широко раскрытые глаза, не моргая, смотрели куда-то вверх. Лишь по часто вздымающимся и опадающим ноздрям можно было понять, что он все еще жив и находится в сознании. Дробовик в Вовкиных руках заплясал и начал вырываться. Он разжал побелевшие пальцы, позволяя оружию упасть в растекающуюся темную кровь.

– Ксендз, ты как? Я сейчас…подожди… сейчас…

Он оббежал химеру и изо всех сил уперся руками в целый бок, пытаясь столкнуть с наемника тяжелую тушу. Тот, быстро оклемавшись, принялся ему помогать. Освободившись, он подобрал сиротливо лежащий в луже дробовик и, хромая, побрел на улицу, оставляя за собой кровавые следы. Встав под хлесткие, тугие струи дождя, он запрокинул голову вверх и прижал левую руку груди.

– Gloria Patri, et Filio, et Spiritui Sancto. Sicut erat in principio, et nunc et semper, et in saecula saeculorum. Amen…

И было что-то жуткое в облике залитого с головы до ног кровью человека, воздающего хвалу Всевышнему под грохотание грома и вой ветра…

Вовка смотрел на него и внутри клокотала дикая смесь из радости и страха. В этом бою они победили, но это был еще не конец их приключения. Теперь очень многое будет зависеть от него – вчерашнего мальчишки – слабого, трусоватого и глупого. Ксендз был ранен, но пока еще этого не осознавал, по подвалу бродил словоохотливый излом, а вокруг была пустая, полная опасностей, территория, утыканная капканами смертоносных аномалий. И на этой территории им нужно было продержаться до утра.

Наемник продолжал стоять под дождем, ожидая, пока стихия смоет с него всю кровь. Дозиметр на его поясе молчал, хоть за это можно было не беспокоиться. Попутно он заряжал свой дробовик, не глядя доставая патроны из патронташа. При свете молний было видно, насколько побледнело и осунулось его лицо.

– Хватит мокнуть, ты уже синий весь стал, – не выдержал Вовка. – Потом помоешься, чистоплюй хренов.

– Чисто плюй?

– Ну, чистюля. Какой же ты нудный…

– Есть немного… – рассеянно бросил мерк, не пояснив, с чем именно согласился. Он проковылял внутрь и тяжело опустился на ступеньку, вытянув правую ногу.

– Бля-я-я, – протянул Килька, увидев раны вблизи. Наемника как будто тупым ножом трижды в бедро ударили. На обоих плечах тоже были следы от когтей, но и не такие глубокие.

– Про Стаха не забывай.

– Пусть только вылезет, пердун старый.

– Сам такой, – донеслось из подвала.

– До чего ебанутый кроль, – вымученно засмеялся Ксендз, заливая раны антисептиком, и принялся накладывать повязку.

– Он не ебанутый, но пытается показать себя таким, чтобы казаться опаснее для других. Как зверек, который топорщит шерсть, чтобы показаться больше. – Снова влез излом. – Я вас обоих «пощупать» успел. А хочешь знать, какой ты?

– Я и так знаю, какой я.

– А он?

– Слушай, тебе костер разожгли? Тушканов настреляли? Вот грейся и жри молча, – проворчал Килька. – Мы же тебя не трогаем, и ты нас не трогай. Лады?

– Лады. Я только хотел сказать, что здесь кто-то аптечку спрятал. И еще, неподалеку лежит артефакт. Не знаю, как называется, но он мог бы помочь твоему другу остановить кровь и залечиться. Фифи сильно его поранила, прежде чем ты ее добил.

– Ты что, подглядывал?

– Да. А вы меня даже не заметили. Я мог бы легко вас убить, если бы захотел, но я старый и мне скучно.

– И что тебе взамен будет нужно? – Вовка посмотрел на отрицательно мотнувшего головой Ксендза. Вид у того был неважнецкий и к утру ему явно должно было стать еще хуже.

– У вас есть с собой нормальная еда. Люди в зеленом иногда дают мне поесть и просят что-нибудь для них сделать. Но что-то их давно не встречалось на моем пути. Я не особо стремлюсь к людям, но люблю вкусно покушать – единственная радость в жизни осталась: тепло и хорошая еда. Если еще и чаек мне покрепче заваришь, буду охранять вас до утра.

– И все?

– Излому не нужны деньги. Мне негде их тратить. Зачем съедать человека, если из него можно извлечь другую пользу?

– А ты не обманываешь?

– С чего мне обманывать? Хотел бы убить, убил бы. Люди в белых халатах, хоть и причинили мне много мучений, но злым не сделали. Я сильный и умею читать скрытое. И я не охочусь на людей бездумно, как кровосос, или снорк. Спускайтесь вниз. Я умею контролировать свой голод.

– Вова, нет, – наемник сделал себе еще один укол и поморщился.

– Если он соврал, пристрели его. Сможешь?

– У меня своя аптечка есть. Не надо.

– Вторая лишней не будет. Все, я пошел.

– Ебанутый кролик.

– Я не ебанутый. Это он верно подметил.

Спускаться в подвал было очень страшно. Паршивее, пожалуй, было только в лапах кровососа. Но тогда он был на все сто процентов уверен, что обречен, а сейчас у него внутри теплился маленький уголек надежды.

Встреча с изломом – «русская рулетка». Даже самый удачливый игрок не знает, останется ли он в живых, если рискнет.

Вовка никогда не видел изломов, но был наслышан, что эти существа умны и очень коварны. Им не хватает силы на то, чтобы взять человека под контроль, поэтому они научились мастерски отводить глаза и обманывать. Изломы не просто так носят плащи. Под ними они прячут свои гипертрофированные руки, чтобы издали сойти за обычных сталкеров. Излом может притвориться раненым и звать на помощь, а потом убить «спасителя» и съесть, или для развлечения. Но излом тем и непредсказуем, что он может и помочь. Бывали случаи, когда они выводили заблудившихся сталкеров из самых гиблых мест, прося в качестве оплаты банку консервов или кусок хлеба. Таких считали счастливчиками. «Свободовцы», так вообще, подкармливают изломов, а те им за это помогают, впрочем, далеко не все такие встречи заканчиваются хорошо, даже они боятся близко к ним подходить.

Кто знает, что на уме у Стаха? Вдруг, он так с ними играет? Сам же сказал, что скучно ему. Вдруг, ему нравится, чтобы перед смертью жертва максимально измучилась? Или он решил устроить себе нечто вроде театрального представления с трагическим концом? А если химера была его личным питомцем? Вон, даже имя ей придумал. Вдруг, она по его приказу охотилась на людей, а он на все готовенькое приходил, поэтому и не убил их сразу, предоставив эту возможность ей? А теперь, раз уж она мертва, решил сам завершить начатое? Но зачем тогда это приманивание? Лень самому их в свою берлогу затаскивать?

К своей физической подготовке Вовка иллюзий не питал, зная, что с изломом ему не совладать. Только если у него руках будет гранатомет, из которого он просто сравняет этот подвал с землей. А еще, он боялся, что, если к утру наемник ослабнет от кровопотери и не сможет ходить, на своем горбу он его до медика не дотащит, даже если очень сильно этого захочет. Сможет ли Ксендз в таком состоянии разделаться с изломом, если он убьет Вовку, а потом самостоятельно дойти до «Янова»?

Эти безрадостные мысли пронеслись у Кильки в голове со скоростью пули, пока он спускался по замусоренным пыльным ступеням. Все внутри него сжалось и буквально кричало: «беги, спасайся, разберешься потом». Но он не мог бросить наемника наедине с изломом. Не мог снова подвести человека, который, даже будучи зол на него, продолжал делать ему добро. Неважно, сколько на его совести загубленных жизней, но жизнь Вовки не раз оказывалась в его руках, и он ее сохранял, так и не пояснив, почему. Но Килька еще надеялся это узнать.

Бледно-голубой кругляш света фонарика плясал по стенам и полу, как полоумный, пока он бродил по лабиринту коридора, разыскивая хозяина этого места. Вовка никак не мог перестать дрожать, как не старался успокоиться и дышать глубоко.

Излом сидел к нему спиной, скрестив ноги по-восточному, и держал правую руку над затухающим огнем. В таком виде он был похож на шамана или колдуна, но уж точно не на монстра. Левой руки как будто бы не было – рукав широкого грязно-зеленого плаща с капюшоном был пуст.

– И все-таки устоял. Серьезно? Спасибо.

– Ты о чем?

– Тебя удивил мой вид. Ожидал, что я выгляжу страшнее? Один человек в зеленом любил вдыхать дым и рассказывать сказки. Он меня почти не боялся. Мне это даже нравилось. Жаль, что его больше нет.

– Что с ним случилось?

– Больше не пришел.

– Ты говорил про аптечку для моего друга.

– Сначала выворачивай карманы. Как ты понял, людские драгоценности меня не интересуют.

Вовка с опаской обошел излома, в любой момент ожидая атаки, но ее не произошло. Он присел на одно колено, медленно снял и расстегнул рюкзак, и принялся выкладывать перед собой то, что в нем было.

– Вот не надо так сильно бояться. Право, твоего адреналина хватит, чтобы запустить мертвое сердце самого Черного сталкера, если ты знаешь, кто это, – скучающе протянул Стах и с интересом уставился на банку сгущенки. Глаза у него были удивительно большие и бездонно черные, а лицо узкое, по-старчески морщинистое. – Вот это уже другое дело. За это я готов перетерпеть идущий от тебя запах страха.

– А Черный существует?

– Живым не нужно встречаться с мертвецами, – размыто ответил излом.

Увидев среди разложенных перед ним предметов маленький пакетик яблочного повидла из ИРП, Стах просиял, ухватил его, сплюнул откушенный уголок и с наслаждением к нему присосался.

– Значит, за побег срок трижды накидывали. Еще и сопротивлялся при аресте. И стоило оно того?

Излом уронил повидло и взглянул на наколки на своей руке.

– Знаки прошлой жизни, которая привела меня сюда и сделала подопытным. Я не помню за что отбывал срок. У меня отняли большую часть памяти. На теле есть еще знаки. Я был бы очень признателен, если бы ты их прочел.

– Сначала помоги нам, а потом, я, так и быть, прочту твои «знаки». Те, которые смогу, – уточнил Килька. Он не знал, откуда в нем взялась эта наглость, но он, сам того не желая, сумел заинтриговать излома. Уголек надежды в его сердце запылал ярче. Их шансы дожить до утра увеличились.

Это было прошлой ночью,

Когда во всем мире

Не было ни слов, ни снов,

А потом наступил день.

Писатель у костра

Воображал, что вся Гея

Отправилась в путешествие в сердце ребенка …

(Nightwish «Storytime»)

Наемник отреагировал на появление Вовки тихим восторженным матом на своем языке. В его руке был пистолет, видимо, на то, чтобы удержать дробовик, сил уже не хватало, но сдаваться без боя Ксендз не намеревался.

– Пошли. Я договорился.

– Сучий сын, я думал, что ты уже не вернешься, – мерк поднялся со ступеньки и ухватился за стену. – О чем вы говорили?

– Да так, перетерли о том, о сем. Устал? Ничего, сейчас отдохнешь. Ну-ка, обопрись на меня. Вот. Мне нужно будет прогуляться в одно местечко…

– Стоп. Ты что, ведешь меня туда?

– Угу. Не очкуй. То есть, не бойся. Ему это не нравится. Страх, видите ли пахнет неприятно. Прямо как ты со своим «смердит», – он попытался спародировать шепелявый выговор наемника. – Все будет нормально. Я не дотащу тебя до врача, но лекарство для тебя раздобыть постараюсь. Он поможет.

– Стах?

– Стах.

Излом по-прежнему сидел на полу эдаким индейским божком и наслаждался теплом костра. Чем ему «жарка» не понравилась? То же тепло, только огонь поддерживать не надо – само по себе то тлеет, то вспыхивает. Но, видимо, в том то все и дело, что ему хотелось обычного, а не аномального, огня.

Вовка успел несколько раз сбегать наверх, чтобы обеспечить Ксендзу более-менее комфортные условия для ожидания: подсобрал дровишек, отыскал и приволок несколько сухих досок, поверх которых постелил собственную куртку, чтобы не на бетоне лежал, заварил столь желаемый изломом крепкий чай. Сам он, хоть и вымок, как мышь, усталости и холода не чувствовал – друг адреналин исправно его поддерживал и не давал раскисать. Наемник тоже держался довольно бодро для человека, которому распороли ногу в трех местах и пырнули в оба плеча. Килька на его месте уже валялся бы в отключке, а этот сидит печенюшки жует да сладкий чаек потягивает, только морда бледная, как у покойника.

– Ну что, рассказывай, где искать, – нарушил уютную тишину Вовка.

– Показывать надо. Сам ты погибнешь, – излом со вздохом поднялся и, склонив голову набок, внимательно посмотрел на наемника своими черными и бездонными, как открытый космос, глазами. – Она без тебя не умрет.

– Уйди из моей головы, телепат.

– Я не телепат. Я не умею читать мысли, но распознаю самые тонкие эмоции. Ты переживаешь больше не за себя, а за человека, который далеко. И это, скорее всего, девочка – слишком нежное чувство, о женщине думают по-другому.

– Я сказал, не лезь в мою голову. Или, хотя бы, не говори об этом вслух, пожалуйста, – голос Ксендза дрогнул.

– Человеческие страсти. Иногда я даже рад, что меня от них избавили.

– Вова, подожди. Возьми, на всякий…

– Ему не пригодится оружие. Ни свое, ни твое, – перебил его излом. – Я сам -оружие.

Подумав, Вовка снял с плеча ружье и поставил его в угол, без его тяжести уже даже непривычно стало, и шагнул вслед за Стахом.

Ветер унес тяжелые тучи в сторону Припяти. Небесный покров стал рваным и в нем часто проглядывали яркие, мерцающие звезды. Вспышки молний периодически выхватывали виднеющийся вдалеке мертвый город энергетиков. Было довольно свежо, холод настойчиво лез под сырую рубашку, заставляя вздрагивать и ежиться. Килька немного пожалел об оставленной куртке, но тут же отмел эти мысли, сосредоточившись на дороге.

К тайнику излом привел его минут через пять, бесцеремонно прошлепал по колено в воде и указал на обломки деревянного моста, под которыми обнаружилась черная пластиковая коробка с медикаментами, среди которых россыпью лежало десятка два патронов калибра 5,45. Вовка отобрал только нужные ему лекарства и бинты, и доложил в тайник немного своих патронов, хозяину вещей, в качестве извинения.

Путь к артефакту оказался неблизким. Быть может, для Стаха это и было «неподалеку», а вот Вовка быстро про холод забыл, пока шлепал за ним, продираясь сквозь высокие, в человеческий рост, упругие камыши. Один бы он до утра здесь заблукал, и еще неизвестно, нашел бы, или нет, а если бы и нашел, не факт, что смог бы выбраться обратно. Вокруг было полно аномалий, в основном, химических, типа «холодцов», «газировок» и «кислотных туманов». Реже встречались гравитационные. Излом бодро шел вперед, легко обходя аномалии, нисколько не боясь ядовитых испарений, и признаков усталости не проявлял, даже дыхание не участилось. Вовка совсем запарился в своем противогазе, но шаг старался не сбавлять, чтобы не отстать от своего провожатого. Минут через пятнадцать они вышли к небольшому болотцу, посреди которого находился глинистый островок. Само болотце сплошь состояло из аномалий – не поймешь, где заканчивается одна и начинается другая. Все это непрерывно текло, булькало, шипело, искажалось, переливаясь различными оттенками зеленого и желтого, жило своей, непонятной, жизнью.

– Нам надо попасть туда, – пояснил излом, указывая на островок. – Нужно перепрыгнуть.

– Я не допрыгну.

– Я допрыгну. Постарайся мне довериться и не впасть в панику.

Стах взял Вовку подмышку, как куль, выпростал из-под плаща длинную, гипертрофированную руку и, разбежавшись, оттолкнулся всеми тремя конечностями от земли, совершая поистине гигантский прыжок через смертельное аномальное месиво. Большую часть островка заливала ровная черная субстанция, похожая на мазут. Не отпуская Вовку, излом шагнул в самый центр этой черноты и тут же провалился в нее по пояс. Вязкая субстанция не была ни теплой, ни холодной, ни сухой, ни мокрой. Она уходила из-под ног, подобно зыбучему песку, затягивая их в себя.

«Не паниковать. Он знает, что делает. Не впасть в панику…» – повторял Килька про себя и жмурил глаза, чтобы не видеть черное «ничто», которое уже дошло ему до подбородка, а излому до груди. Казалось, что у него больше нет тела. Он не мог пошевелиться, не чувствовал собственного дыхания и пульса. А потом не стало и его самого…

Он возник, судя по ощущениям, в каком-то подвале, или пещере, по-прежнему удерживаемый сильной рукой излома. Получается, что даже сознание не терял, просто, на мгновение «исчез», а потом «появился». «Черное ничто» оказалось какой-то разновидностью уже знакомого «телепорта». Теперь окружавшая их тьма не была абсолютной и всепоглощающей. В ней были слышны какие-то шорохи и слабые отголоски. Кое-где виднелись маленькие светлые пятнышки. Одни из них шевелились, другие медленно перемещались. Были и пятна побольше – они были неподвижны. Вовка включил фонарик и увидел, что маленькими пятнышками были светлячки, а большими – росший на камнях мох. Он перевел взгляд на Стаха и ойкнул – у излома не было головы – сразу над плечами начиналась не пробиваемая светом чернота. Через несколько секунд из нее вылезла шея, потом показался подбородок. Наконец, тьма «испарилась» полностью. Стах без слов понял его ощущения и ободряюще потрепал по плечу своей большой шершавой ладонью. От этого жеста Вовку охватила какая-то радостная эйфория, как в раннем детстве, когда ты еще веришь в чудеса. И они действительно случаются: приходит дед Мороз и дарит подарок, зайчик передает тебе пирожок, и ты уверен, что он от зайчика, а не из ближайшей булочной.

К Кильке никогда не приходил дед Мороз. Для него источником чудес был их сосед, дед Миша, старый, с корявыми руками и пышными седыми усами. От него всегда вкусно пахло табаком и «тройным» одеколоном. Он частенько забирал мелкого Вовку к себе, если в их доме происходили пьяные скандалы, причем, каждый раз это сопровождалось какой-то удивительной историей. Они уходили на ставок ловить рыбу, а потом оказывалось, что пока Вовка спал, заботливо завернутый в дедову фуфайку, приходил ежик и оставил ему большое спелое яблоко. На кожуре были дырочки от иголок. Потом они встречали «того самого» ежика и Вовка его благодарил. Весной они сделали воздушного змея и ходили его запускать в поле. Змей оторвался и улетел. Дед сказал, что он превратился в журавля. И вскоре над ними действительно пролетел журавль! Они помахали ему руками и пошли делать нового змея. На чердаке у деда жил самый настоящий домовой, а кошка умела стоять на задних лапах и танцевать вальс… Деда Миши не стало, когда Вовке было восемь. Когда брат и сестра подросли, он тоже стал делать для них «чудеса», пока однажды не поплатился за это своей свободой.

– Я тебе кого-то напомнил?

– Да.

– А кого?

Вовка посадил на ладонь светлячка и погасил фонарик. Излом прекрасно видел в темноте, а он шел следом, держась за его плащ, и с упоением рассказывал о чудесах, которые творил для него дед Миша. Все вокруг было удивительным и интересным, будто бы он вернулся в детство…

Пол в пещере был ровным. Кое-где от нее ответвлялись ходы, из которых тянуло то сыростью, то сухим жаром. В одном из ответвлений Килька увидел ползающие по стене и полу голубые молнии классической «электры». Вскоре они вышли в подземный зал, освещенный светом все тех же «электр». Между ними кое-где вспыхивали «жарки», зеленел «холодец». По гладким, будто отполированным, камням плясали разноцветные блики.

– Как тебе дискотека? Я так это место называю.

– Шикарное. Жаль, что поплясать здесь нельзя, – ответил Килька, глядя на кружащую под сводом «теслу».

– Холодно?

– Немного.

– Почти пришли.

На полу валялось множество самых разных артефактов. «Капли», «огненные шары», «бенгальские огни», «души», «пузыри». Названий многих Килька даже не знал. Целое состояние. Хотелось броситься их собирать, забыв про все от восторга, но делать это было нельзя. Предостережением лежали среди них многочисленные человеческие останки разной степени целости и свежести, обрывки одежды, сломанное оружие, противогазы, ботинки, рассыпанные патроны.

Излом, не оглядываясь, пробирался через аномалии. Вовка вцепился в его плащ, боясь даже на сантиметр сойти с его следа – слишком много было в этом месте смерти.

– Все они пришли сюда по доброй воле, – произнес Стах, когда зал был почти пройден. – Кого-то привел я, кого-то другие. И почти всех сгубила алчность. Не нужно их жалеть.

– Это и есть настоящий «Клондайк артефактов»?

– Клондайк? Да, пожалуй. Народу сюда стремится много. И гибнет тоже. Единицы сумели не сойти с ума от жадности. А вот и твой артефакт, – излом подобрал плоскую бесформенную штуковину золотистого цвета, размером с ладонь, по структуре похожую на кусок резины. – Мы называем его «подорожник». Приложишь к ране своего товарища и увидишь, что будет. А вот «яблочко» от ежика из твоей истории. За искренность. Редко люди делятся со мной такими воспоминаниями, – добавил он, вручая Кильке большой «лунный свет», который аккуратно выкатил из ближайшей «электры». – Не знаю, сколько это стоит, но, думаю, хватит на парочку чудес.

– Все эти люди что-то тебе рассказали перед смертью?

– Да. У меня почти нет своих воспоминаний, зато есть чужие. Теперь они мои и Ее. Их тела послужат материалом для создания новых артефактов, а души слились с ноосферой, став частью окружающего мира. Ты выдержал испытание. Твоя душа свободна. Как и ты сам.

Возвращаться обратным путем не пришлось. В другом конце зала был вход в еще один коридор, который привел их к еще одной черной луже.

Вовка почти не запомнил обратной дороги. Помнил только пронизывающий ветер, звездное небо, шелест камышей да хлюпанье воды под промокшими ботинками. Он даже не мог с точностью сказать, в то же место они вернулись, или в другое. Все его мысли занял излом. Вот и раскрылось его коварство. Если бы он просто хотел им помочь за пару банок консервов, то сбегал бы сам в свою сокровищницу и взял нужную вещь. Но нет, он решил повеселиться. Для развлечения он сыграл с ними в игру, главной наградой в которой были их собственные жизни. Если бы Вовка поддался искушению и погиб, Стах бы не стал спасать Ксендза.

– А как же твои наколки? Если бы я остался там…

– Ты же не единственный умеешь их читать. Нашелся бы другой. Но теперь мне стало вдвойне интересней услышать от тебя мою историю.

И тут Кильку осенило самое настоящие прозрение. С чего он решил, что он один такой «умный»? Многие сталкеры имеют судимости, из-за которых они элементарно не могут найти на Большой земле нормальную работу. Кого-то подкупает полная свобода действий и «право сильнейшего». Кого-то – возможность почувствовать себя причастным к благой цели, полезным для человечества, к таким можно отнести «Долг» и «Свободу». Еще сюда приходят люди, желающие заработать деньги быстро, наплевав на законы и принципы, такие, как Ксендз. За романтикой и поиском себя в Зону может притащиться только самый отбитый идиот, или молодой дурак, не нюхавший жизни. Здесь сплошь и рядом творится такое, что у неподготовленного человека вмиг волосы встанут дыбом. Вовка и сам неделю спать не мог, когда сюда попал. Здесь у людей очень быстро развиваются и находчивость Остапа Бендера, и внимательность Шерлока Холмса, и любовь к жизни Робинзона Крузо. Странно, что до него никто не додумался до подобного. «Выберусь отсюда и их найду, – подумал Вовка. – Обязательно. Даже если они меня уже забыли».

И, все же, наемник оказался не железным. Такие раны кого угодно доконают. При их появлении он только ненадолго приподнялся и тут же снова улегся, примостив голову на полупустом рюкзаке. Даже слова не сказал, только вздохнул и улыбнулся.

– Что мне с этим делать? – спросил Вовка, доставая «подорожник».

– Для начала, разрежь на три части, – посоветовал излом. – Тебе же нужно лечить в трех местах. А по очереди будет долго. Не беспокойся, его хватит.

Ксендз с интересом уставился на артефакт:

– Вова, может не надо? Давай лучше, продадим.

– Потом другой найдем. Когда выздоровеешь. Не жлобись.

– Я раньше никогда такой штуки не видел.

– Мало кто видел, – пояснил Стах и взял кружку с недопитым чаем. – А из тех, кто видел, мало кто смог рассказать.

После той опасной пещеры особого доверия к излому Килька не испытывал. А что, если при повреждении артефакт взорвется, или из него потечет какая-нибудь гадость? Он сделал вид, что не может справиться с упругой субстанцией и попросил помощи. Стах как-то нехорошо скривился, видимо, понял ход его мыслей, и легко разделил золотистый лист на части, откусив от него два куска.

– А может, не надо? – тихо спросил наемник, когда Вовка принялся снимать с него пропитанную кровью повязку.

– Надо, Федя, надо.

– Я не Федя.

– А кто?

Ответом было молчание.

Разрезав штанину, Вовка взял самый большой кусок «подорожника» и задумался: его не хватало, чтобы полностью закрыть даже самую меньшую из ран. В итоге, он положил его примерно по центру и потянулся за бинтом, чтобы закрепить, но этого не потребовалось. Прямо на глазах лист начал растягиваться, увеличиваясь в размерах и истончаясь, пока не покрыл все раны полностью, став похожим на тонкую пленку.

– Что-нибудь чувствуешь?

– Как будто пластырь большой налепили. И, немного стягивает.

Резать рукава Ксендз не захотел. Пришлось помогать ему разоблачаться – сам наемник уже с трудом шевелил руками. Полностью раздевать его Вовка не стал, только снял «бронелифчик», расстегнул комбинезон и потянул вверх водолазку, пытаясь добраться до кое-как залатанных проколов.

– У тебя холодные руки, противный, – несмотря на всю однозначность ситуации, у Ксендза нашлись силы пошутить на ненавистную для Кильки тематику. – Разве можно так ухаживать за больным?

– Заткнись, придурок, – устало ответил Вовка и принялся отдирать пропитанный кровью лейкопластырь.

Когда он уже собирался приложить третий кусок артефакта, наемник попросил подождать и потянулся за своим ПДА.

– Сними это на видео. Думаю, что Герману это будет любопытно. Я дурак, нужно было кусочек этой штуки для ученых оставить. Может, отрежешь, пока не поздно? Хоть немного за это получим.

– Я тебе сейчас в глаз «отрежу». Есть такая поговорка: «Жадность фраера сгубила». Пояснить, или сам понял?

Но процесс прикладывания «подорожника» заснял.

Адреналиновый всплеск прошел полностью и на смену ему пришла валящая с ног усталость. Больше всего на свете Вовке хотелось лечь, согреться и уснуть. Но, вместо этого, он подбросил дров и заварил еще крепкого чаю – себе и излому, терпеливо ожидающему, когда он прочтет его историю.

Под плащом у Стаха оказалась грязная, изношенная больничная одежда, а под ней – такая «картинная галерея», что хватило бы на целую книгу. Излом слушал и невозмутимо кивал головой. Потом он встал и направился куда-то в другой конец подвала.

Вовка свернулся клубком там же, где и сидел, и выпал из реальности. Сквозь тяжелый сон ему иногда слышалось шлепанье босых ног по бетонному полу.

Под утро излом ушел.

– Охренеть…

Килька нехотя проснулся и поднял голову. Ксендз сидел на подстилке и разглядывал через дыру в штанине свою ногу.

– Что случилось?

– Чудо…

Вовка с трудом поднялся и подошел ближе.

– А ведь, и вправду помог, аферист старый. Знал бы ты, что он по молодости творил…

Ран как будто бы и не было. Ни шрамов, ни рубцов, ни неровностей. Если присмотреться внимательно, можно было разглядеть еле заметную разницу в цвете кожи – новая была розовей и чище. Кое-где к ней прилипли бурые чешуйки, похожие на обрывки сухих листьев – остатки артефакта. Наемник собрал их, сколько смог, и сложил в контейнер для образцов, который носил с собой по настоянию ученых, на случай обнаружения чего-нибудь необычного. Килька в его радостной возне участия не принимал – ему было паршиво. Как же он замерз! От лежания на бетоне все затекло и занемело. Еще и горло разболелось. Как на зло, дров больше не было, видимо, ночью излом поддерживал огонь, сам он не помнил, чтобы просыпался.

Ксендз разделся до пояса, обобрал чешуйки с абсолютно целых плеч и занялся проверкой работоспособности вновь заработавших конечностей: пару раз присел, покрутил руками, поотжимался. При этом его морда сияла от восторга, хоть прикуривай от нее. На груди у наемника виднелся шрам от недавнего пулевого ранения, значит, Тополю он не соврал. А еще, он носил на шее простой деревянный крестик на кожаном шнурке. Странное дело, при его-то взглядах на окружающее… Но большего внимания заслуживали татуировки. Кильке захотелось рассмотреть их поближе – настолько красивы и детализированы они были, не то, что его кривые наколки.

– Вов, у меня нигде ничего подозрительного не видно? Ну, мало ли? Ты его дозиметром проверял?

– Нет.

– Черт, – Ксендз принялся мерять содержимое контейнера – оно оказалось абсолютно чистым.

– Это что-нибудь означает? – поинтересовался Вовка указывая на украшающую предплечье наемника смерть с песочными часами в костлявой руке.

– То и означает: Memento mori – помни о смерти. – Из его уст это прозвучало как «шмерци», но Килька давно не обращал внимание на его выговор. – Не знаешь, сколько еще «песка» осталось в твоих «часах».

– Да, человек смертен. Но, плохо то, что он внезапно смертен.

– Хорошо сказал.

– Это не я. В одной книге было написано. Нам в школе задавали читать. А ты думал, я совсем необразованный?

– Я так не думал. Ты хорошо себя чувствуешь? Сжался весь. Что-то болит?

– А что означает та картина у тебя на лопатке? – спросил Вовка чуть погодя, когда они вышагивали по шпалам в направлении станции «Янов». Назвать это «наколкой» у него язык не поворачивался.

Поход в Припять пришлось отложить. Стах порядком подожрал их припасы, и с собой унес немало, комбез наемника требовал ремонта, да и показаться врачу не мешало обоим.

Вчерашняя ссора легко и быстро забылась. Они снова были командой, причем, доверия друг к другу значительно прибавилось. Вовка прекрасно помнил, как наемник не дал ему упасть в аномальную лужу, как закрывал его собой сначала от излома, потом от химеры, и, в результате, принял удар на себя. Да и Ксендз был в восторге от Вовкиного поступка. Услышав, что ему пришлось пережить, чтобы получить артефакт, наемник проникся к нему уважением, он не был уверен, хватило бы ему самому выдержки, приведи его туда.

– Понравилась?

– А то. Я теперь себе тоже такую хочу, только без оскаленной пасти.

– Почему?

– У нас это не принято. Вернее, если такой, как ты, сделает, тогда нормально. А если, такой, как я, это может закончиться плохо. Сейчас, конечно, уже другие времена, все не так строго с этим стало. Это во времена молодости Стаха за всем этим очень серьезно смотрелось. Тогда за «неправильную» наколку можно было очень серьезно встрять. А сейчас многие их даже не делают, чтобы на воле косых взглядов не ловить. Я тоже постарался максимально «чистым» остаться.

– Но ведь, ты сам говорил, что в тюрьму больше не хочешь. А на воле волк – довольно распространенное тату – символ силы, свободолюбия и верности, им даже девушки себя украшают. Мне нарисовал его один человек. Мы с ним вместе… скажем так, за скромное вознаграждение защищали кое-чьи интересы. Не знаю, где он теперь. Он очень любил рисовать, причем, у него был свой стиль. Однажды я спросил, как бы он изобразил меня? Вернувшись домой, я пошел с его рисунком в тату салон, они его немного доделали, подправили, и, вот. Правда, недешево. Но зато, нравится абсолютно всем. Если будешь делать, не экономь.

– Ладно. Не буду. Тем более, что, ты видел, что мне подарили. Кому это лучше продать, Гавайцу, или Герману?

– Лучше, Герману. Он больше даст. А если еще и про «Клондайк» ему расскажешь…

– Об этом я рассказал только тебе. Пусть будет секретом. Не хочу, чтобы кто-то пошел его искать и погиб. Может, все-таки, скажешь, как тебя зовут?

– Тадеуш. Это все равно, что для русских «Иван», или, для англичан «Уильям». Классика.

– Мое тоже не из редких. Имя как имя. Че стесняться-то? А анекдоты про Тадеуша есть? У нас вот про Вовочку навалом анекдотов. А Иван – так тот, вообще, какую сказку не возьми, везде дурак. И ничего, живут люди.

– Дело не в этом. Здесь не называют собственных имен. Да и в корпорации это не принято. Настоящие данные есть только у начальства, да и то, не у всего. Я тебе назвал свое настоящее имя. Для меня это серьезно.

– Мля, ну прямо «шпионские страсти».

– И ты ни при ком его не произнесешь. А я никому не скажу про ту пещеру.

– В натуре? Зуб даешь? В смысле, клянешься?

– Клянусь.

– Заметано.

– А ты?

– Да шоб я сдох.

– Это значит, да?

– Да.

– Анекдот про Вовочку расскажешь?

– Сколько угодно. Сам понимаешь, я их много знаю…

Продолжение следует…